Тринадцать способов убить Лалабелль Рок [Литрес] - Мод Вулф

дошли руки до стеклодувного дела, но тогда мне пришлось бы установить печь, а я не знаю, как к этому отнесся бы комендант здания.

Она приносит две тарелки и приборы. В ее поникших плечах присутствует столько грусти, что мое негодование тут же улетучивается. Я пытаюсь вспомнить, что мне говорила Мари. Будь доброй, будь доброй, будь доброй…

– Что ты рисовала? – спрашиваю я, изо всех сил стараясь выполнять наказ. – Когда я вошла?

Она ловко кладет на сковородку два стейка. Мясо, едва касаясь раскаленного металла и масла, начинает шипеть, воздух наполняется запахами крови и соли. Мои ноздри трепещут, а желудок скручивает болезненный спазм.

– Я писала глаз, – говорит Портрет. Она стоит ко мне спиной, поэтому я не могу определить, улыбается ли она. – Это часть серии.

– Серии глаз? – спрашиваю я, а потом лукаво интересуюсь: – Голубых или карих?

– Всех цветов, – отвечает она, пожимая плечами. – Множества глаз. Цвет не имеет значения. Главное тут – эмоции.

– В каком смысле? – спрашиваю я, но она сообщает, что стейки готовы, и ее ответа приходится ждать некоторое время, пока она накрывает на стол и выключает плиту. К тому моменту, когда мы садимся друг напротив друга, я уже забываю свой вопрос. Я сосредоточена на том, чтобы жевать свой стейк, который снаружи жесткий и напоминает резину, а внутри холодный.

– Это моя техника, – вдруг говорит она, и я едва не давлюсь от неожиданности. – Я беру зеркало. Маленькое ручное зеркало, такое маленькое, что в нем виден только глаз. Потом смотрю на него и думаю о какой-то очень специфической эмоции. И пишу его. Хочешь чем-нибудь запить?

Я мотаю головой, но от этого у меня в горле застревает кусок стейка, и я начинаю кашлять, да так сильно, что она вскакивает и наливает из-под крана стакан воды.

– Что за специфические эмоции? – выдавливаю из себя я. У меня слезятся глаза.

– Ну, та, которую я писала, когда мне помешали, будет называться «Осознание того, что мы не можем вернуться в детство». До этого было «Встреча с диким животным в городе, когда идешь домой пьяной». На днях я подумывала о еще одной, но, вероятно, так и не возьмусь за нее. Я собиралась назвать ее «Найти утерянное именно в том месте, где ты рассчитывал его найти». Меня вдохновили ключи.

Я гадаю, знает ли она, что впадает в те же интонации, что и Лалабелль, когда рассказывает в интервью о своих последних проектах. Я хмыкаю и кладу в рот новый кусок.

– Ты дашь название картине или предоставишь людям самим догадываться?

– О, их никогда не выставят, – говорит она и издает странный смешок. – Итак, ты закончила. Ты готова убить меня или хочешь сначала выпить по стаканчику?

Я смотрю на остатки своего неаппетитного ужина и неаппетитного коктейля – и чувствую себя уютно сытой и согревшейся.

– Может, по кофе? – спрашиваю я и тут, вспомнив Мари, добавляю: – Спасибо. А это трудно, писать картины?

– Только сначала, когда смотришь на пустой холст. Пустой холст – это большая ответственность. Присядь на диван, так удобнее. – Она встает и начинает убирать со стола. – Сейчас сварю и принесу.

Я тоже встаю и пытаюсь пройти через комнату, но при каждом шаге она вращается, смущая меня все новыми образами. В центре я останавливаюсь и опираюсь рукой на рояль.

– Тебе не кажется, что он похож на лошадь? – спрашиваю я у нее. – На чистокровного скакуна?

– Ты что-то сказала? Подожди, уже закипает, – слышу я ее голос.

– Может, все дело в том, что так в нем отражается свет, – говорю я, проводя рукой по блестящей поверхности. – Выглядит так, будто его хорошо расчесали. А еще будто ему хочется, чтобы на нем поиграли…

– Что ты там бормочешь? – говорит она. – Сахар класть?

– …как будто лошади хочется, чтобы ее оседлали, – говорю я и хмурюсь, задаваясь вопросом, а хочется ли лошади, чтобы ее оседлали? Хочется ли роялю, чтобы на нем поиграли?

Я вдруг пугаюсь, что рояль укусит меня или лягнет, поэтому убираю с него руку и быстро ретируюсь к дивану. Плюхаюсь на него и утопаю в мягких подушках, пока полностью не погружаюсь в коричневый вельвет и разноцветный плед рыхлой вязки.

– Если собираешься прилечь, сними туфли, – слышу я ее голос, но прошедший день, моя короткая и насыщенная событиями жизнь мгновенно наваливаются на меня. Я понимаю, что не в силах сдвинуться с места. Мне кажется, что я вырублюсь прямо здесь.

Когда она подходит с кофе, мне стоит огромного труда не заснуть, но что-то не дает мне покоя.

– Я тебе не говорила, – говорю я, когда она всовывает чашку мне в руку.

– Ты о чем?

– Я тебе не говорила, что я здесь, чтобы убить тебя. Откуда ты знаешь?

Она мгновение смотрит на меня, и ее плечи расслабленно опускаются.

– Кое-кто отправил мне сообщение по электронной почте.

– О… – Я слишком устала, чтобы понять. Я ощущаю сухость в глазах от того, что вынуждена держать их открытыми. Раскрываю их пальцами, но веки сами опускаются, они с каждой секундой становятся все тяжелее. – Извини, – сквозь зевок говорю я. – С моей стороны это непрофессионально.

– Ничего страшного, – по-доброму говорит она. – Спи. Убьешь меня утром.

Утро уже сейчас. Я пытаюсь сказать это, и так на самом деле. Рассвет уже разгоняет озера теней. Свет постепенно проникает в комнату, и вдруг стены лофта рушатся и исчезают, и я понимаю, что вижу – совершенно случайно – сон.

Глава 6. Влюбленные

Обнаженные Влюбленные стоят под солнцем в раю. Их руки вытянуты, но не соприкасаются; мужчина смотрит на женщину, а та смотрит на ангела, нависшего над ними и благословляющего союз распахнутыми, красными, как кровь, крылами. Два дерева, одно в огне, другое сгибается под тяжестью плодов. Его ствол спешит обвить змея.

Я просыпаюсь на следующее утро и обнаруживаю, что она сняла с меня туфли. Некоторое время лежу на диване и покачиваю ногами в носках. Ощущения приятные. В первый раз,